Вейская империя (Том 1-5) - Страница 180

180

Да, — изумился Баршарг, прочитав письмо, — это уже не тот глупец, с которым я спорил о судьбах государства, и который считал, что в стране не должно быть ни бедняков, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к независимости! Жизнь в королевстве горожан и рыцарей кое-чем его научила!

Или — нет?

Или Арфарра остался прежним фанатиком и неудачником? Или он и сейчас подписался бы под каждым указом государыни Касии, а в стране аломов научился не править, а всего лишь хитрить?

Ну да все равно, — не сумасшедший же он, вставать на сторону государыни, которая жаждет его головы вот уже пятый год, только потому, что верит в те указы, в которые не верит она сама?

Утром первого дня Лин, благоприятного для жертвоприношений предкам, в столице Варнарайна должны были состояться похороны государя Харсомы, и вслед за этим — первое заседание наследников. Баршарг не торопился в столицу. Он уехал через неделю, когда в войсках его уже называли не иначе как «Баршарг Белый Кречет», а в приграничных деревнях говорили, что он потомок Иршахчана.

Дважды в эти дни гадал он на печени, и однажды утром двое командиров Баршарга вытащили за ноги из его палатки молоденького чиновника, зазванного Баршаргом на гадание: сердце чиновника было вырвано из груди, и весь он был отчаянно исцарапан, словно не смог обороняться от слетевшихся в палатку подземных духов.

— Я хочу поговорить с Даттамом до того, как все опекуны встретятся в столице, — приказал араван Баршарг, — мы едем через посад Белых Кузнецов.

Контрабандист Клиса, раздвинув можжевеловые ветки, наблюдал за человеком на берегу озера. Человек брел, настороженно поглядывая на тын вокруг брошенного военного поселения, и все ближе и ближе подбирался к укрывищу с солью. За спиной его была корзинка с травами, а в руках он держал амулет и на варварском языке что-то выговаривал своему богу. На человеке был синий гладкий кафтан, какие носят Небесные Кузнецы; какой, однако, Небесный Кузнец станет мараться с травами и идолами?

Человек целеустремленно продрался сквозь ежевичник, вышел на поляну и огляделся. Клиса крякнул селезнем.

— Эй, мил-человек, не уступишь камушек? — сказал он, выступая из кустов и сунув руку за пазуху.

Человек обернулся, можжевельник за ним зашуршал, и на полянке образовались еще двое товарищей Клисы. Человек в испуге выронил амулет и зашарил в густой траве. Клиса в раздумье глядел на него. Не донесет ли? Но куда ему доносить? Всякий знахарь вне государственного цеха — черный, а этот — еще и бродячий.

Коротконосый Лух показал глазами на камешек, который человек наконец нашарил в траве, и Клиса кивнул. Путеводный клубочек! Нужнейшая для контрабандиста вещь. За такую вещь — и убить, и украсть, и даже, на худой конец, деньги отдать.

— Ладно, — громко сказал Клиса. — Колдун ты, конечно, черный, а человек, видать, неплохой.

Люди у кустов расслабились.

— Ну, что стоишь, — сказал Хайша-рогатик, — лучше пособи соль выкопать.

Четверо мужчин раскопали укрывище, выбрали из него мешки с солью, схороненные еще до того, как в Козьем-Гребне разбили военный лагерь, а жена Клисы разложила костер и сварила кашу.

Уставшие работники обсели котелок.

— А что? — спросил синий кафтан, когда между людьми установилось взаимопонимание вместе работавших и евших: — Выгодно ли соляное дело?

— А, — цыкнула жена Клисы, — кормимся, как кабан мухами: брюхо не наполнить, так хоть челюстями помахать.

Клиса грустно и согласно вздохнул. Дело было дрянь. Дело было такое, что и чихнуть головой в мешок недолго, — а что оставалось еще?

— Какая ж прибыль? — обиженно сказал Лух Коротконосый. — Мы ведь не какое-нибудь ворье или торговцы. Торгуем себе в убыток…

Человек недоверчиво кивнул. Лух обиделся.

— Рассуди сам, — сказал он. — Справедливая цена соли — тридцать рисовых ишевиков, а мы продаем по десять. Вот и выходит: меняем вареное на сырое.

Человек засмеялся.

— А государство как — успешно торгует? — спросил он.

Хайша встрял в разговор.

— А государство не торгует, а о подданных заботится, — сказал он. Государево сердце ведь не выносит, чтоб человек из-за скаредности своей без соли оставался. Стало быть, каждому положено треть шая в год. Стало быть, каждый должен сдать десять шурров риса или десять рисовых бумажек. Опять же — тридцать ишевиков — это цена соли «для стола». А если бы рыбу солить, — то справедливая цена повыше будет.

— Да чего вы человека пугаете, — сказала жена Клисы. — Он, может, к нам пристать хочет. Рассудите: в Варнарайне соли нет, границу закрыли, а мы-то остались. Так что мы теперь будем нарушать справедливую цену в другую сторону.

— А я не буду, — спокойно сказал Хайша и растянулся на траве. — Зачем мне соль? У меня теперь — земля.

И Хайша стал в который раз рассказывать, что случилось две недели назад в его приграничной деревушке на берегу Лоха.

Клиса довольно крякнул, будто в первый раз слышал эту историю, и от избытка чувств прижался к синему кафтану. Знахарь слушал рассказ завороженно. Рука Клисы скользнула за камлотовый воротник к шнурку с путеводным камешком. «Ну, мил человек, не оборачивайся, — мысленно взмолился он, — а то ты так хорошо улыбаешься!» Человек не обернулся.

Хайша вытащил из-за пазухи мешочек и сказал:

— Арбузы буду сажать. Большие, полосатые. У меня из рода в род арбузы сажали. А потом вышел указ, что рис — основное, а арбуз — второстепенное. Вот — семена от отца сохранились. Может, прорастут?

180