Вейская империя (Том 1-5) - Страница 208

208

Зато семена хлопчатника и конопли, розданные араваном, дали богатейший урожай. Треть этого урожая скупил Даттам по цене втрое больше справедливой, — и пустил клетчатку на производство невиданного искусственного шелка.

Арфарру знобило, грубая рубаха липла к иссеченной спине, блохи неслышно прыгали из гнилой соломы. Арфарра плакал, понимая, что империя была смертельна больна, и как распутная черная Шевера требовала крови собственных жрецов.

Арфарре донесли как-то шутку Даттама: «Господин араван считает государство — богом, чтобы считать себя божьим сыном.»

Что ж — бог вправе требовать любой жертвы, даже бесполезной, даже такой, которой не искупить вечного греха людей перед Небесным Государем.

Арфарра плакал, понимая, что подпишет все, даже обвинение в шпионаже: сам он добился б такой подписи за неделю.

Через месяц, однако, первому министру доложили, что узник уже вполне плох, но крепится. Тот усмехнулся и опять послал своего секретаря. Секретарь сказал:

— Мы забыли самое существенное. Вы солгали государю, будто велели сажать хлопок из заботы о крестьянах. Вы делали это из дружбы с Даттамом, — и, пока вы искореняли честных чиновников, этот человек продолжал сосать кровь народа.

Арфарра закрыл глаза и представил себе: варварка Айлиль шепчется с министром, а тот целует ей руки, и волосы, и дальше, и говорит: «Что мне за радость, если этот палач подпишет все сразу. Я хочу, чтоб его пытали.» Арфарра с трудом усмехнулся и сказал:

— Это не обвинение. Это вексель, по которому Даттам вам будет платить проценты, а всего долга с него не потребуют.

Секретарь промолчал, только взял пилочку для ногтей и начал их с тщанием подравнивать.

В тот же день Арфарра подписал все обвинения.

В день Ипун первой половины десятого месяца в час воды, на столичной площади правосудия, государственный преступник Арфарра был бит батогами, клеймен и отправлен в исправительные поселения на дальний юг.

Крючкотворам, однако, не удалось обмануть простого народа. Многие в собравшейся толпе плакали и рассыпали жареное зерно. В столичных харчевнях бранили первого министра, и одна молочница видела перед его дворцом девятихвостого барсука.

А в Варнарайне имя аравана Арфарры стало столь же чтимым, как имя справедливого разбойника Бажара.

ДЕЛО О ЛАЗОРЕВОМ ПИСЬМЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Позади столичной судебной управы, между каменной потрескавшейся стеной и каналом, стоит памятник государю Иршахчану. Возле памятника день и ночь горят четыре светильника, защищенных от дождя стеклянными капюшонами, а перед государем стоит миска с кислым молоком.

В полночь, с которой мы начинаем свое повествование, в третье тысячелетие царствование государя Иршахчана и в первый год правления государя Варназда, у подножия памятника появился мальчишка по имени Шаваш. Шаваш постучал по постаменту, чтобы привлечь внимание бога, оглянулся, отцепил от пояса крючок, сделал из волоса леску, и закинул леску в канал.

Тем проницательным читателям, которые удивятся, что Шаваш вздумал ловить ночью рыбу, мы должны пояснить, что дело было накануне праздника Пяти Желтоперок. В этот праздник царствующий государь берет пять рыб-желтоперок и, скормив им золотое кольцо, пускает при народе в Западную Реку. Обычная желтоперка живет семь лет, а та, которой государь скормил кольцо, живет две тысячи, так что сейчас в реках империи вполне могут плавать желтоперки, выпущенные еще государем Иршахчаном. В полночь накануне праздника Пяти Желтоперок все эти рыбы собираются у подножия статуи государя Иршахчана и обмениваются сведениями о поведении народа. Пойманная в это время желтоперка исполняет любое желание. Из этого следует, что Шаваш поступал не так глупо, удя ночью рыбу.

Пробили полночь, взвизгнул забежавший в предместье шакал, — Шаваш сидел, сжавшись в комочек, и глядел на лунную дорожку и леску. Леска не двигалась.

Шаваш понял, что сегодня ему не удастся поймать священную рыбку. Он вздохнул, свернул леску, зацепил за пояс крючок и пошел домой.

Жил Шаваш совсем неподалеку от государя. Напротив памятника стоял дуб, а в дубе было дупло. Шаваш выжил из этого дупла священную белку и устроил в нем нору. Это была очень хорошая нора. У нее было два выхода, один к каналу, между спускавшимися к воде корнями, а другой — поверх высокого сука на каменную стену, и никакой взрослый вор не позарился бы на эту дыру, потому что взрослый вор не мог там уместиться. Людей на площади было мало, так как это было казенное место. Государь же Иршахчан ни разу не выругал Шаваша за то, что тот выжил священную белку. И то, — государь всегда заботился о сирых и убогих, не то, что нынче.

Итак, Шаваш прошел по суку и уже собирался было скользнуть внутрь, как вдруг пьедестал статуи скрипнул и растворился. В государе образовался проход, а в проходе — трое человек. Они тащили за уголки тяжелый мешок. «Эге-ге!» — подумал Шаваш.

Люди, сопя от натуги, побежали через площадь к каналу, взошли на мост, развернули мешок…

— Ты куда запускаешь руки, — услышал Шаваш.

Что-то грузное полетело из мешка в воду. Миг, — и убийцы, топоча, снова исчезли внутри государя.

Шаваш тихо, как мышь, проскользнул к корням дерева и высунул мордочку наружу. По каналу, жутко скалясь в лунном свете, плыл утопленник. На шее его, выбившись из-под узорчатого кафтана, блеснула золотая цепочка. Убийцы, по-видимому, не ограбили его.

208