Кивнул сам себе и осведомился:
— А из-за чего подвергся взысканиям господин Ахсай?
— Его обвинили в сообщничестве с торговцами Осуи.
Судья сокрушенно воздел глазки к небу и пробормотал:
— Ужасно. Ужасно, сколько беспочвенных обвинений возводилось на людей во времена Руша!
После этого в зал ввели Лоню-Фазаненка с приятелем. Судья выпучил глаза и закричал:
— Рассказывай, негодяй, как ты убил человека!
Фазаненок повалился на колени:
— Ваша честь, мы его не убивали! Вчера вечером я с приятелем шел у канала, вдруг вижу, — плывет тело. Мы его вытащили на берег, начали приводить в чувство, а он уже мертвый. «Это самоубийца», — говорит мой приятель. Я нащупал кошелек и подумал: «Этому человеку его кошелек уже не нужен, а мне, наоборот, очень кстати, — разве не справедливо будет, если я возьму его себе?»
Судья сделал знак, и казенный лекарь сказал:
— В легких у трупа нет воды, на шее имеется полоса от веревки, а под правым ухом и на затылке — две круглые вмятины. Человека этого сперва придушили, а потом бросили в канал. Самоубийства тут быть не может.
Судья всплеснул руками и закричал на Лоню-Фазаненка:
— Признавайся, дрянь! Ты задушил человека, а потом бросил его в воду! Мыслимо ли такое дело, чтобы тот, кто убил покойника, оставил при нем кошелек и золотые бубенчики!
Фазаненок, однако, уперся на своем:
— Не убивали мы, ваша честь! — твердил он.
Но куда там! Судья распорядился: из подвала притащили бочку с плетьми, томившимися в рассоле. С преступников сорвали одежду и стали бить их от шеи и до копчика: скоро кончики плетей были все в крови.
Лоня не выдержал и показал следующее:
— Шел-де ночью по мостовой, и, будучи пьян, споткнулся о чиновника. Он меня обругал грязной рожей, а я его задушил. Потом оборвал с него кошелек и бубенчик, а тело бросил в воду, надеясь, что сойдет за самоубийство.
После этого принесли мешочек с похищенным и составили опись: Кошелек в форме кожаной позолоченной рыбки с десятью ишевиками и восемьюдесятью тремя розовыми. Кинжальчик с костяной ручкой, с изображением пляшущих змей. Три похоронных бубенчика, позолоченных. Перстень-винт из серебра с камнем турмалином, кольцо золотое в виде изогнувшегося акробата, акробат держит в зубах берилл. И все.
— Постойте, — сказал судья, — а как же письмо от родителей почтенной госпожи. К тому же, наверное, при письме были подарки!
— Не брали мы никакого письма, — жалостно завопил Лоня.
— Обыскать убитого, — распорядился судья.
Молодой помощник побежал исполнять приказание, а господин Андарз сказал:
— Вероятно, он оставил письмо на постоялом дворе. Ручаюсь, что убийцы нашли все, что можно было найти. Стоит ли беспокоить мертвого?
— Я тоже так думаю, — сказал судья, — но по новым порядкам надо учинить формальную опись!
Молодой помощник, явившись обратно, доложил результаты осмотра трупа:
— На теле повреждений нет, кроме следа от веревки и двух вмятин, в кафтане спороты кружева, и никакого письма.
— Признавайся, негодяй, — закричал судья, куда дел письмо!
Лоня заметался.
— Не брал я письма, — заплакал он.
Судья погрузился в глубокую задумчивость.
— Здесь дело нечисто, — объявил он, — почему этот человек, взяв на себя убийство, отпирается от ненужных ему бумаг? Принести платье покойника!
Приказание было исполнено. Судья поднялся с места и начал сам щупать кафтан. Но увы! Карманы были пусты. Судья недоумевал.
Один из ярыжек поклонился и доложил:
— Господин судья! Сдается мне, что сапоги этого чиновника сделаны не в столице, а в Осуе. Я слыхал, что сапожники Осуи иногда делают особые хранилища в сапогах!
— Разрезать сапоги, — распорядился чиновник.
Сапог разрезали, и вытащили из левого сапога пакет из навощенной кожи.
— Разверните пакет! — приказал судья.
— Господин судья, — сказал Андарз, — ведь в этом пакете письма женщин! Прилично ли делать его предметом судебной проверки? Госпожа расплачется, узнав о таком бесчестье!
Судья, казалось, заколебался.
— Почтеннейший, — наконец сказал он, — правосудие не должно знать исключений.
Красивое лицо Андарза исказилось:
— Как! Вы отказываете мне в такой просьбе?
Судья воздел руки и вскричал:
— Увы, не я, а закон!
И тогда произошло нечто, никем не ожидавшееся.
Андарз сунул руку под платье, и вдруг вытащил оттуда длинный и узкий, как лист осоки, меч. Андарз сделал шаг вперед, и острие меча оказалось перед глазами судьи. Присутствующие ахнули. Частное владение оружием было совершенно запрещено. И хотя это запрещение не относилось к такому сановнику, как Андарз, все же при этом молчаливо подразумевалось, что если он и проучит мечом какого-нибудь нерадивого секретаря, все же он не станет шастать с этаким пестом по столичным управам!
— Или ты отдашь мне этот пакет, — сказал императорский наставник Андарз, — или я насажу тебя на эту штуку.
Тут судья вспомнил, как господин Андарз, взяв речной город Одду, развесил триста варваров на одном берегу, а триста — на другом, и от этого воспоминания о национальном триумфе ему почему-то стало нехорошо. Он взвизгнул и отпрыгнул от пакета подальше. К несчастью, рукавом он задел рогатый светильник, и светильник опрокинулся на пакет. Судья, спасая пакет, схватил его за один угол. Андарз в это время схватил пакет за другой угол, послышался треск, и пакет разодрался пополам.