Вейская империя (Том 1-5) - Страница 309

309

Мальчишка вытаращил глазенки и брякнулся на колени. Государь, вне себя, повернулся к Андарзу, который, нарушая все мыслимые приличия, по-прежнему сидел в глубине кресел.

— Ага! Значит, вы все-таки помните его имя?

— Разумеется, помню. Шаваш, где тебя черти носили сегодня: неужели в управу советника Нарая?

Мальчишка испуганно зашнырял глазками.

— Я дома был! — сказал он, — вон, господин Нан вынул меня из первой людской!

Андарз понял, что мальчишка врет, и что объяснять это — недостойно и бесполезно.

— Тебя зовут Шаваш? — спросил император.

— Да, — сказал мальчишка, стоя на коленях и глядя вверх. Мордочка его была в точности как у затравленного и почтительного зайца. Господи! Отчего же он все-таки так похож на Минну?

— Откуда ты?

— Из чахарских крестьян.

— Откуда в столице?

— Сбежал.

— Что делал в Небесном Городе?

Шаваш свесил голову.

— Воровал я.

Кто-то из чиновников вздохнул, потому что ответ мальчика стоил ему, по новому уложению, руки. Варназд тоже озадачился ответу, и вдруг понял: бедный маленький беглец просто не мог лгать императору! И этого-то крольчонка Андарз предпочел ему…

— Когда оказался у Андарза?

— Да месяца два назад, в День Пяти Желтоперок.

— Почему?

Шаваш молчал.

— Почему?

— Накануне праздника Пяти Желтоперок, — сказал Шаваш, — я сидел у статуи государя Иршахчана и хотел поймать желтоперку, приносящую счастье. Но у меня ничего не вышло. Когда настала полночь, из-за угла статуи вышли люди и швырнули в воду какой-то труп. Я был голоден и решил обокрасть труп, если уж не удалось поймать желтоперку, но испугался делать это на глазах государя и подождал, пока труп уплывет под мост. Там я нашел на трупе много денег, а в сапоге трупа сверток с бумагой. Я сунул сверток за пазуху и хотел взять кошелек, но тут труп оборвался и поплыл, а я испугался идти за ним. А на следующий день я услышал, что труп звали Ахсаем, и что это был знакомый господина Андарза, и что Андарз устроил в десятой управе скандал, добиваясь бумаг, найденных на трупе. А бумаг никаких не было, потому что их взял я.

Шаваш свесил головку и сказал:

— И вот я изловчился и продал себя в долговые рабы господину Андарзу, надеясь побольше разузнать, что это за бумаги, и зачем они нужны, и я терся каждый день около господина Андарза, но так ни разу и не слышал о бумагах ни слова.

— Ложь, — вдруг закричал Нарай, — маленький бесенок обманывает вас, государь.

— Что это были за бумаги? — спросил государь.

— Странные бумаги, — сказал Шаваш, — потому что написано непонятно, как куриными следами, и лазоревого цвета.

— Где они?

Шаваш вздохнул, выпростал из-под рубашки шнурок с глиняным амулетом-свистулькой, который ему пришлось поменять три дня назад, разломил, вздыхая, свистульку…

Император выхватил обломки из рук мальчишки, оборвав плотный шнурок о шею мальчишки, — и вытащил из них свернутый в трубочку плотный и мягкий, как бумажные деньги, лазоревого цвета лист. Развернул, — ему было достаточно мгновения, чтобы узнать летящий почерк его матери и понять, что он читает ее любовное письмо, адресованное — советнику Нараю.

— Это подложное письмо, — вдруг закричал Нарай, в сущности, выдавая себя этим криком.

Государь глядел на него, кривя губы. Великий Вей! Так вот почему этот человек так ненавидел Руша! А еще говорил о государственном благе…

— Государь, — сказал Нарай, — это подлинное письмо. Я прошу вас об одной милости: отдайте мне его. Оно будет моим утешением в ссылке.

«Почему вы так уверены, что отправитесь в ссылку, а не на плаху?» хотел было спросить Варназд, но махнул рукой и покинул беседку.

Нарай медленно оглянулся вокруг и невольно усмехнулся: он еще не был лишен ни чинов, ни званий, присутствующие даже не знали, что было в письме: а вокруг него, словно вокруг прокаженного, уже образовалось пустое место.

Нарай еще раз поднял глаза и вдруг понял, что не один он сегодня закончил политическую карьеру. Андарз, императорский наставник, по-прежнему сидел в кресле, полузакрыв глаза, и, казалось, не обращал внимания на произошедшее. Этот сластолюбец и взяточник, который за месяц лишился жены и брата, и блеска в глазах, этот виршеплет, который за последний месяц — Нарай это точно знал, — не написал ни строчки, этот бывший полководец, завоевания которого пошли прахом, — Нарай вдруг понял, что он все-таки растоптал этого человека, хотя и не успел снять его голову…

Нарай повернулся и вышел вон: чиновники испуганно расскочились в стороны.

Ночь, глубокая ночь уже сверкала над Небесным Городом: в саду императорского наставника шелестел пахучий ночной ветер, и звезды разметались по небу, катились в темную листву деревьев. Нарай понял, что в эту ночь с государством произошло непоправимое несчастье. Он вдруг вспомнил свое беспокойство по поводу противоречия: как можно, взывая к самым неразумным инстинктам одного человека, создать государство, основанное на разуме? — и осознал, в чем крылась ловушка. Его, Нарая, карьера, была кончена — бог с ней. Но судьба устроила так, что теперь, в течение многих лет, на каждого честного и справедливого человека, который заговорит с государем о причине упадка и способах возрождения, — государь будет глядеть так же, как на обманщика и лгуна Нарая.

Замечательно, что и в эту минуту, и впоследствии, Нарай всегда думал о судьбе, и никогда не думал о скромном молодом чиновнике по имени Нан.

309