Вейская империя (Том 1-5) - Страница 333

333

Келли махнул рукой.

— У нас есть десяток подозреваемых, — повторил он, — и кто-то из этих подозреваемых — уже не человек. Вы понимаете это, Нан? Он ходил между нами, смеется, ест маринованные грибки, подписывает указы, если он чиновник и читает распечатку, если он из монахов, — и в это время он не человек, а куколка с бабочкой внутри. Кто знает, зачем он это сделал? Чтобы переделать мир? Чтобы пожелать Меллерту пересоленного супа? Ах, если бы я мог верить в то, что Ллевелин сказал о пересоленном супе! Если бы я мог быть уверен, что Ллевелин сказал это не затем, чтобы запорошить нам глаза! И мы должны найти не-человека, Нан. Мы должны не раскрыть преступление, мы должны предотвратить его.

— И кого же вы подозреваете?

— Всех! Горцев, которые прятались в монастыре. Четырех монахов, которых не было в трапезной в момент землетрясения — Ллевелина, Меллерта, Роджерса и Барнса. И еще — троих вейцев.

— Вы пропустили еще одного подозреваемого, — мягко сказал Нан.

Келли дико дернулся.

— Кого?!

— Полковник, когда похищают бога, всеведущего и всемогущего, бог должен быть по крайней мере соучастником похищения.

Господин Нан, откинувшись на подушки паланкина и придерживая рукой вышитую ткань, с неприязнью разглядывал кривые улицы Нижнего Харайна. Всякий Нижний Город юридически не существовал, размеры домов и окраска их предписаны не были. Богатые усадьбы хоронились от воров и чиновников, выкатывающих глаз на чужое добро, а лачуги выставляли напоказ врожденное уродство: недаром земля под ними освящалась наспех, и о сроках строительства гадали пьяные геоманты…

Нан со вздохом опустил занавес. После разговора с Келли он провел в монастыре еще два часа.

Нан чувствовал себя лишним в этом подземелье, где с потолка светили голубоватые лампы и компьютеры с нежным шипением пускали слюнки распечаток.

Ученые ходили нервные и злые, не умея скрыть свое беспокойство и не собираясь скрывать своих мыслей. Чужак с манерами вейского чиновника раздражал их. Они пытались с ним спорить. Нан вежливо поддакивал, и это раздражало их еще больше.

Отец Сетакет, то есть Майкл Барнс, подсел к нему и заговорил о положении в Харайне… Рассказ его изобиловал убедительными подробностями. Он рассуждал о том, что трехлетний неурожай устроен наместником специально: Государственные каналы заилены, а на храмовых землях Бужвы, к примеру, все в полном порядке. Получается разделение труда. Племянник потихонечку гноит поля, а его дядя, господин Айцар, заручившись в столице поддержкой Ишнайи, сбывает храмовое зерно Бужвы втридорога, и подвозит рис из других мест.

Нан молчал, пока собеседник излагал занимательные подробности о столичных связях Айцара; если отец Сетакет не знает, что господин Айцар человек Мнадеса, а не Ишнайи, то уж не Нану его просвещать.

Но, услышав про храм Бужвы, позволил себе удивиться: разве собеседнику не ведомо, что господин Айцар связан с храмом Уннушика, а не с храмом Бужвы? И что эти две, так сказать, финансовые корпорации враждуют насмерть? И что именно поэтому Айцар вовсе не занимается хлебными спекуляциями? И правильно делает, потому что государственная система распределения риса довольно надежна, и много на нем не наживешь.

Отец Сетакет закусил губу и пробормотал, что Айцар все равно мошенник, а кто-то ведь вздувает цены на зерно.

Нан с изумлением понял, что Сетакет врал ему намеренно.

И в момент землетрясения пребывал неизвестно где. Как и Сайлас Меллерт и Дональд Роджерс. И хотя монастырь был вотчиной Келли, Нан счел своим долгом поглядеть на этих двоих.

Однако Меллерт пребывал в гостевых покоях, беседуя с первослужителем Ира. И то, что рассказывали об этих беседах, Нану очень не понравилось.

Зато Дональд Роджерс, он же брат Лиид, сам охотно заговорил с Наном, — не о мелких делах Харайна, ведомых исповеднику, а все больше о закономерностях истории.

Нан слушал его не без удовольствия и наконец прямо спросил о господине Айцаре и араване Нарае: ведь эти двое часто бывали в монастыре.

Роджерс засмеялся.

— Ну что я могу сказать? У одного золото стоит позади неба, а у другого — впереди души.

Острота была вряд ли свежа, но хороша. Узаконенных имен на Вее, собственно говоря, не было, каждый называл отпрыска, как хотел. «Нарай» было усеченным «Наракан ай» — Небесное золото; «Айцар» — усеченным «Айни царки» — Золотая Душа.

Нан улыбнулся.

— Да, нынче много имен имеют корень «ай».

— А вы знаете историю этого словечка? — быстро подхватил Роджерс. «Ай», когда-то «эйя» — в древневейском имело значение общей благодати. «Эйя» — это и благородный, и богатый, и добрый. Значение слова стало меняться после основания империи. Император Иршахчан постарался, чтобы благородные и богатые не заедали простой народ. Главным стал «ванят», а не «эйят» — чиновный, а не благородный. В «Книге завоеваний» слово «эйят» чаще всего встречается в контексте «эйят такой-то поднял восстание». Ненадолго, впрочем, поднял.

И вот слово пошло укорачиваться, никнуть, — и перелицевалось наконец. «Ай» сохраняет значение денег. Но это — золотые деньги, деньги, которые как бы стоят в оппозиции к государственному режиму, грязные деньги.

Хорошие, государственные деньги — это «кацун», из «кацна-ри» — долг, то есть долговые обязательства, выданные на пользование общественными хранилищами.

В текстах третьего века от основания империи благонамеренный человек всегда стремится иметь «кацун», а негодяй всегда стремится обзавестись «ай».

333