Вейская империя (Том 1-5) - Страница 457

457

Шимана обеспокоился и послал разъяснения, что, поклоняясь картине, мы поклоняемся не изображению, а тому, кто изображен; что картина есть книга для неграмотных и что мир бы обнищал без картин во всех смыслах. Новые учителя стали по поводу разъяснений злословить, и один из них рассказывал, что встретился с Шиманой, и Шимана ему сказал:

— Ты, конечно, прав, но ведь мы все — ткачи и вышивальщики. Если не изображать на тканях зверей и людей, это даст невиданное преимущество конкурентам.

Проповедник этот был отъявленный лгун, потому что Шимана, хотя и вправду думал именно так, ничего подобного никогда б не сказал, да и человека этого в глаза не видел.

Сердце Шиманы затяжелело от беспокойства и от общей бессмысленности происходящего. Вот если бы эти новые проповедники, «отвергающие идолов», хотели бы отнять у него власть или мастерскую. Тогда все было бы понятно. А тут что? Словно люди собрались посмотреть общий сон.

По совету матери Шимана созвал собор. Пришлось потратить деньги в количестве, необходимом для обустройства двух новых мастерских по восемь станков каждая. Собор принял предложенный Шиманой умнейший компромисс. Постановили, что, с одной стороны, Изображение не есть то, что оно Изображает, и что всякая Вещь есть Зеркало, в которое глядится Господь. Стало быть, в картинах самих по себе вреда нет.

Но, с другой стороны, все зависит от способа, каким картина делается. Если изображение из камня, или из растительных красок, то оно правомерно. Если же это вышивка, то человек, который ее делал, прокалывая иглой изображения птиц и животных, приучался в душе к убийству. Отсюда вытекал компромисс: изображениям из камня и красок поклоняться, вышивкам — нет. Индиго, растительную краску использовать, а кошениль, как животную, запретить.

Компромисс был умнейший потому, что Государь является народу в белых одеждах, нешитых и невышитых, и самое страшное в новой ереси было то, что «отрицающие идолов» отказывались кланяться изображениям Государя. Теперь же оказывалось, что как раз Государю кланяться можно.

После этого компромисса толков стало три: «отрицающие идолов», «признающие идолов», и «нешитые».

Все разъехались, а через месяц первый министр повидался с Шиманой и показал ему донесение о том, как «нешитые» разорили в лосских храмах всех идолов, кроме Государевых, в нешитых одеждах, при чем идолы вопили чрезвычайно громко: «Горе нам, поганым и несуществующим!»

Затем первый министр рассказал Шимане басню о дереве, к которому прилетали кормиться перепела, и о лиане, которая начала расти вокруг дерева. Один мудрый перепел, увидев лиану, предложил выклевать ее, пока мала, но стая его не послушалась. А когда лиана подросла, пришел охотник, взобрался по лиане и расставил в ее листве силки, в которых и погибли небрежные к лиане перепела. Шимана вздохнул и сказал, что созовет второй собор на предмет избавления от лианы.

На этот раз Шимана потратил деньги в количестве, необходимом для устройства семи мастерских по восемь станков каждая. Людей выбирали сами общины, и выбрали очень удачно. С одной стороны, никто не мог сказать, что крупные фигуры среди людей веры обойдены вниманием. А, с другой стороны, большинство людей было благоразумными хозяевами мастерских, избранными своими же рабочими, и трудно было от них ожидать неприятной резкости во мнениях.

Официальное открытие собора назначено было на день янтарного очага, третий день после докладов в зале Ста Полей. Многие, однако, приехали в столицу заранее, по биржевым делам. За два дня до докладов первый министр лично посетил богослужение, поцеловал Шимане Двенадцатому руки и умилил присутствующих основательным знакомством с «Книгою Пророка». Он сказал:

— Рачительный хозяин полет сорняк смолоду, иначе сам становится сорняком в глазах Бога.

Первый министр лично помог людям благочестивым в некоторых выгодных договорах и знакомствах.

В то самое время, когда первый министр рассуждал о рачительных хозяевах и молодых сорняках, в Синие Ворота вступала небольшая процессия человек сорок. Вокруг клубились любопытные. Впереди процессии шел человек по имени Лахут. Это был тот самый Лахут, который в начале нашего повествования именовался Медный Коготь. Помните, — он убил племянника и просветлился при виде Государя.

Он вернулся в деревню, раздал имущество и пристал к красным циновкам, из «отрицающих идолов». Вскоре вся деревня сидела на красных циновках. Когда «отрицающих» осудили, Лахут отвернулся от них и стал ходить с кучкой сторонников от села к селу. Они ходили в красных набрюшных юбочках и с плетками о девяти хвостах и сорока когтях. Этими плетками они стегали себя и других и кричали: «Покайтесь!» Сам Лахут каялся на бродах и перекрестках в убийстве племянника.

Многие каялись, а некоторые уходили с Лахутом.

Итак, Лахут вступил в город и явился с учениками в известную ему харчевню. Ученики его ушли в стойла к безгрешной скотине. Хозяин зарезал для Лахута барана. То есть Лахут мяса не ел, и мясо раздали бедным, а самого Лахута обернули в баранью шкуру, потому что от этого быстрее всего заживают рубцы. Лахуту это не очень-то понравилось. После этого Лахут и хозяин, и еще один гость сели на красную циновку к низенькому столику и стали рассуждать о том, что есть вещь — зеркало Бога или порождение дьявола, и о скором соборе.

— Да, — сказал Лахут, — гляжу я, Шимана так подобрал толстосумов, что вряд ли мне доведется выполнить волю тех, кто меня послал.

457