Вейская империя (Том 1-5) - Страница 521

521

Все шутили и делали вид, что не обращают внимания на слова старика, но многим было ужасно тяжело. Варназд уехал, не пробыв и получаса: все выражали сочувствие государю, который решился вынести столь печальное зрелище, и порицали Арфарру, который, как оказалось, после ухода свиты заплакал, не чувствуя никакой естественной благодарности.

На следующий день Чареника, подавая государю для подписи документы, улучил минуту, когда государь отвернулся, выдернул одну из бумаг и, скомкав, поспешно сунул в рукав. Государь, однако, увидел все в зеркале и стал спрашивать, что это за бумага. Чареника плакал и клялся, что бумага попала в документы по недосмотру, что это ложь и клевета и не следует беспокоить ей государя.

Государь угрозами заставил Чаренику отдать бумагу: это было письмо от соглядатаев в стане Ханалая. В ней было сказано, что Киссур ведет переговоры с Ханалаем и хочет изменить государю, но дело застопорилось, так как ни один из них не соглашается полностью подчиниться другому.

— Да, — сказал государь Варназд, — ты прав, это действительно ложь и клевета, и, кажется, писано по приказу Ханалая.

На следующее утро в дворцовых переходах Чареника повстречался с чиновником по имени Яжен, брат которого был продовольственным интендантом в армии Киссура. Они разговорились о милости, недавно оказанной Арфарре государем, и Яжен заметил, что Чареника плачет. Яжен стал допытываться, в чем дело, и наконец Чареника признался ему, что недавние слова Арфарры о том, чтоб государь не отзывал Киссура из армии, не так уж глупы; Киссура оклеветали в государевых глазах, и государь намерен его отозвать и казнить. Яжен ужаснулся и в тот же вечер отослал эти слова с курьером в армию к брату.

Через два дня государь кушал с Чареникой в беседке дыню, и вдруг пожаловался министру, что Арфарра совсем выжил из ума, лепетал третьего дни невесть что, и верно, знал, чем досадить Варназду, потому что тоска по Киссуру переела сердце государя: почему бы не послать вместо в него в армию другого человека?

— Я боюсь за него, — сказал, ломая руки, государь, — и притом мне без него одиноко.

Чареника стал прятать глаза и запинаться, и, наконец, с большой неохотой пробормотал, что, по его мнению, если уж так угодно государю, можно послать вместо Киссура чиновника по имени Астак.

Тут другой чиновник, случившийся в беседке, всегдашний друг Чареники, вдруг грубо закричал на Чаренику, чтобы тот не лгал в таких делах государю, упал на колени и произнес:

— Государь! Простите за грубость, но всем известно, что Киссур ждет лишь повода к мятежу! Если его отозвать из войска, он объявит, что его отзывают для казни, и взбунтуется! Ни в коем случае нельзя трогать Киссура: это-то и имел в виду Арфарра!

— Пошел прочь, болван! — закричал государь. — Арфарра имел в виду что-то другое.

Прошли еще четыре дня, и государь от тоски совсем заболел, ничего не ел и каждый день играл со щенком, который родился от Киссуровой суки. Надо сказать, это был пребезобразный щенок, — хвост яичком, широкое брюхо, короткие лапки и мордочка треугольная, как у выхухоли, — словом, все, что могло получиться от случайной связи волкодава с болонкой. Притом же щенок был то ли глух, то ли просто дурак.

На пятый день один из чиновников не выдержал и сказал государю:

— Государь! Нельзя видеть, как вы убиваетесь по этому негодяю! Меж тем всем известно, что Киссур вел переговоры с Ханалаем, пока им на помощь не пришли войска из Верхнего Варнарайна, и они оба договорились признать главенство тамошнего нового короля.

— Что за вздор, — возразил государь, — Киссур никогда не передаст командования другому.

— Дело в том, — возразил придворный, — что новый король Варнарайна отец Киссура.

А Чареника, поклонившись, произнес:

— Невозможно сказать, государь, — но эти двое сошлись на виду у всего войска и разговаривали. Притом у варваров такие обычаи, что сын не может сражаться против отца, и если он это сделает, то все войско ему изменит.

— Великий Вей, — вскричал Варназд, — разве можно заставлять человека драться против отца! Я отзову его и найду ему важнейшие дела в столице.

— Он не вернется, — возразил Чареника, — его уверили, что вы отзываете его для казни!

— Вздор, — сказал государь, — я напишу ему такое письмо, что он не сможет не вернуться.

Через четыре дня после вышеописанных событий Киссур отчитывал Сушеного Финика под большим, с трех сторон огороженным навесом у канцелярской палатки. Солнце весело катилось в небе, меж резной листвы ближних кустов сверкали красные и белые ягоды. Под навесом стояло командирское кресло, и еще там было несколько шкур, клетка со священными мышами и лампадка перед клеткой.

— Клянусь божьим зобом, — говорил Киссур, — этот человек сидит у твоего зятя третий день и не признается, кто он. Я говорю: «Как так», а они: «Да пытать некому!» Что за бардак!

В этот миг явился гонец и объявил, что у ворот лагеря стоят государевы посланцы.

Посланцы прошли под навес. Их было человек сорок, и вид у них был смущенный. Сушеный Финик как-то странно на них взглянул, поклонился и пропал. Киссур совершил перед чиновником по имени Астак, стоявшем впереди всех, восьмичленный поклон. Астак тоже отвесил восьмичленный поклон, и протянул Киссуру два запечатанных свитка.

— Вот государево письмо, — сказал он, — а вот государев указ, передать командование и срочно быть в столице.

Киссур прочитал письмо и указ, поцеловал печать на указе и сказал Астаку:

521