Государь молчал. Вдруг мелькнула мысль: «Вот и предлог казнить Андарза! Никто тогда не узнает…» Взглянул на Нарая: старик стоял, словно готовый слизнуть слова с государевых губ.
— Нарай, — сказал государь, — этого не может быть! Это я убил Минну… Случайно.
Старик в ужасе отпрянул, кляня себя за ошибку. И, не колеблясь ни мгновения:
— Ваша вечность! Но Андарз исподволь распространяет слухи о том, что этот мальчик — Минна! Следовательно, пользуясь вашим молчанием и виной, он намерен посадить на престол самозванца!
Глаза государя стали большие, как блюдца, от горя и тоски.
— Боже мой, зачем вы меня так мучаете! — воскликнул он. — Разве под силу одному человеку во всем этом разобраться! — зарыдал и бросился вон из комнаты.
Многие из тех, кто знали Андарза в пору его юности, были поражены произошедшими в нем переменами. Андарз побледнел, осунулся: белая кожа его теперь напоминался пленку на молоке, и глаза пребывали вечно тусклыми, словно светильник, в котором невзначай повредили фитиль. Он настолько перестал следить за собой, что порой брался за перо, не вымыв руки.
Каждый день жизни был для него пыткой: мог ли он, переживший государыню Касию и министра Руша, думать, как будет терзать его сердце его воспитанник, государь Варназд?
Раньше Андарз больше думал о законах стихосложения, нежели о законах государства. В жизни своей он добивался славы, заботился о собственном благе, и всегда смутно верил, что то, что хорошо для Андарза, неплохо для народа. Разве его война с Араккой не принесла империи чести и выгоды? Разве торговля с Осуей кому-то мешает?
Но, когда около ушей государя оказался господин Нарай, Андарзу было нечем возразить старому чиновнику, кроме колкостей и шуток. С ужасом и интересом Андарз стал искать рассуждений о том, почему действия Нарая гибельны для государства — и не находил их.
Как-то раз они беседовали с Наном, и молодой чиновник сказал:
— Боюсь, что из-за Нарая у государя исчезнет всякая власть.
Андарз удивился:
— Как это человек, который хочет собрать всю власть в руках государства, вдруг сделает государство слабым?
— Видите ли, — сказал Нан, — господин Нарай полагает, что власть, это что-то вроде постоянной суммы, и если в одном месте власть убавляется, то в другом она непременно возрастает. А между тем власть — это скорее способность общества достигать стоящие перед ним цели, и количество этой власти не постоянно, а возрастает при добровольном сотрудничестве всего общества. И если этого добровольного сотрудничества нет, то никакой власти в государстве тоже нет. Я за сильную власть, — закончил Нан, — а чем больше Нарай издает законов, тем меньше у государя власти.
Это рассуждение чиновника, хотя и не столь оригинальное, вдруг поразило Андарза: он стал доверять Нану больше, чем то было позволительно. И в самом деле: ведь Андарз знал, что чиновник — свой человек в управе Нарая, и что указ о непризнании осуйского долга был написан Наном, — а все-таки находил утешение в беседах с этим человеком, который ни возрастом, ни происхождением, ни характером, так не походил на него, Андарза, и в нехороших карих глазах которого Андарзу было нетрудно уловить тот же огонь, что и в глазах Нарая, — огонь жажды власти в стремлении с жаждой государственного блага. В один из таких вечеров Андарз вынул и отдал Нану компрометирующие того бумаги. Сказал: «Вдруг, под влиянием момента или под пытками, мне захочется погубить вас? Возьмите это».
Андарз жил в отчаянии, как в черной комнате: только одна любовь к госпоже Линне поддерживала его, да еще временами нежность к сыну первой жены. Все чаще и чаще затворялся он в женских покоях, осыпал женщину дорогими подарками, дрожал от ее нахмуренных бровок: кто бы мог подумать, что в последние недели своей жизни государев наставник только и будет заботиться, что о дочке мелкого лесного чиновника, с которой он случайно переспал в лесу, застигнутый грозой!
Если бы не женщина, Андарз давно бы покончил с собой: но мысль о ее страданиях после его смерти была невыносима.
Впрочем, Андарз знал: даже если случится чудо, если государь прогонит Нарая, — между наставником и воспитанником больше никогда не будет тех отношений, какие царили между ними тогда, когда Андарз тайком приносил ему сладости, а молодой государь, смеясь, переписывал его стихи.
На следующий день после пира Шаваш играл в кабинете Андарза: императорский наставник был видимо рад, что варвары отпустили маленького раба, часто брал его в кабинет и на женскую половину. Многие слуги страшно завидовали Шавашу, но, так как он не ябедничал наверху и не задирал носа внизу, эта прихоть Андарза пока сходила Шавашу с рук. Итак, Шаваш играл в кабинете, когда с докладом вошел секретарь Иммани. Шаваш поклонился и вышел из кабинета, но далеко не пошел, а, став за дверью, вытаращил глазок и стал смотреть в щелочку.
— В нижний двор прибыл посланец от государя, — доложил Иммани.
— Помогите мне одеться, Иммани, — сказал Андарз.
Андарз встал, и Иммани помог ему застегнуть верхний плащ, малинового цвета, с вышивкой, описание которой занимает в ткацком статуте шесть страниц. На поясе у Андарза висела связка ключей, и среди них — этакий серебряный ключик с агатовой головкой. Плащ зацепился за связку, Иммани завозился, оправляя ключи. Улучив момент, он вытащил из кармана кусочек мятной мастики и прижал его к серебряному ключу. Положил мастику в карман и заботливо разгладил плащ.