Роджерс вдруг повеселел.
— Можно доподлинно узнать, в чем вы меня обвиняете, мистер Стрейтон?
Нан заулыбался. Ему надоело говорить то, что говорит собеседник. Он все-таки был Дэвидом Стрейтоном.
— В том, что вы решили распорядиться судьбой Веи так, как вам это казалось нужным. И еще в том, что у вас ни черта не вышло бы. Вам не нравилось, что государь Иршахчан раздал народу имущество в обмен на власть. А что, черт побери, по вашей подсказке делает Айцар? Он тоже раздает имущество! Айцар продает масло по всей ойкумене, что он будет делать в отпавшей провинции? То же, что Иршахчан! Он перестанет вкладывать деньги в машины, он вложит их в народ, армию и полицию! А разве империя смирится с отпадением провинции? Она ее завоюет — раз; уничтожит всякую поросль предпринимательства — два; и, убедившись, что богачи осмеливаются угрожать политическим структурам империи, выведет их под корень — три.
Вы ставите свои эксперименты не в безвоздушном пространстве! «Пышные хлебы» еле терпят существующие порядки, — неужели вы думаете, что они потерпят противный их идеалам переворот, вершись он именем Ира или чьим угодно?
А князь Маанари и горцы? Им только смуты в Харайне не хватало для полного счастья!
А чиновники, что вы будете делать с ними? Давить, как тлю?
Но на кого же вам положиться? Диктатур не бывает без армии или партии, которых у вас нет и которые есть у ваших противников. А установи вы здесь демократию — так она завтра кончится всенародным коммунизмом!
В сущности, Ир — единственный авторитет, на который мог бы опереться ваш предприниматель. Вы обещали, что сын Ира благословит дело Айцара. У меня есть на то доказательства, и я еще должен придумать, как от них избавиться. Сейчас же меня интересует только одно: какие бумаги о вашем заговоре попали в руки судьи, кто — вы или Айцар — решил убить судью, кто из вас двоих спрятал самострел под плитами трапезной, и кто из вас до брался до Ира?
Роджерс засмеялся и повернулся к Келли.
— Я, может, плохо знаю, что творится в управах, а вы, мистер Стрейтон, совсем не знаете, что творится в монастыре.
Нан растерянно посмотрел на Келли. Тот сказал со вздохом.
— Видите ли, Дэвид, Роджерс — не единственный, кто придерживается подобных взглядов на судьбу Веи. Есть еще, например, Джек Рендолл, который и должен был стать сыном Ира. Я знаю, — две недели назад Роджерс как бы в шутку спросил его, что бы Рендолл делал во время бунта. А тот ответил: смотря какой бунт. Если б его возглавил Айцар, то благословил бы. Чтоб иметь покровительство Ира, Роджерсу надо было сидеть как можно тише. Любая уголовщина могла лишь спутать его планы, что и случилось.
Нан усмехнулся.
— Я так понял, что этот разговор месячной давности — ваше единственное алиби?
Что-то в тоне инспектора было до того нехорошее, что Роджерс побледнел.
— Вы мне тут будете рассказывать, — ровным голосом продолжал инспектор, — что человек может отказаться от абсолютной власти только потому, что собеседник за чашечкой кофе обещает ему употребить эту власть надлежащим образом?
Роджерс вдруг вскочил со стула и метнулся к выходу. Спинка стула была тяжелая, резная, и еще на ней висела сумка с образцами пород. Стул стал падать и, падая, поддел витыми ножками плащ Роджерса. Тот потерял равновесие, взмахнул руками и полетел кувырком.
Он еще попытался встать, но тут Нан наступил ногой на желтый его плащ, и в следующее мгновение Роджерс увидел у своего горла узкий и длинный, как лапка кузнечика, меч.
— У меня алиби, — взвизгнул Роджерс.
— Какое?
— За мной следил Барнс! Все время, пока меня не было, за мной следил Барнс!
— А что вы делали ночью в саду?
— Я встречался с Айцаром. У торца крытой дороги. Мы говорили…. Роджерс поперхнулся.
— О заговоре, — докончил Нан.
— Хорошо. О заговоре против вашей поганой империи. Неужели вы думаете, что, если бы у судьи были документы, заговор изобличающие, Айцар бы мне этого не сказал? Я проводил Айцара до самого его дома, а когда повернулся, чтобы идти, увидел в кустах Барнса.
— А потом? Это ведь было еще до похищения Ира?
Роджерс осклабился.
— А потом я решил преподать этому шпиону урок. Я вернулся в келью, взял удочки и пошел в Заводь Белых Зерен. Туда и днем-то нелегко дойти, если не знаешь тропинку наизусть. Этот социалист, — смачно сказал Роджерс, — два раза провалился по горло. А потом сох у азалий под луной и думал, что мне его не видно.
Нан убрал меч.
Роджерс торопливо поднялся с пола, поправил растрепавшийся плащ и с чувством произнес:
— И из-за этой марксисткой шельмы я вот время землетрясения был не у приборов, а у озера!
— А сам Айцар? — нервно спросил Нан. — Вы заставили его забыть, что можно и что нельзя. Разве не мог он сам обратиться к Иру?
— Я встретил Айцара на пороге гостевого дома и там же, через два часа, его и оставил. Мне надо было с ним переговорить, и вовсе не надо было, чтоб он без присмотра бродил по монастырю.
Нан молчал, рассеянно крутя в руках девятиглазую бронзовую черепашку Шушу. Все ее девять водянистых гранатовых глазок поочередно выражали ему сострадание. Забавно. Значит, либерал и социалист с самого начала могли обеспечить друг другу алиби. Предпочли, однако, поступить по принципу: «Пусть во мне торчит иголка, а в нем — шило». В правильной надежде, что столичный инспектор разузнает о противнике что-то излишне гнусное. Интересно, а если бы Барнс провалился не по шею, а глубже — стал бы Роджерс его вытаскивать? Остаются Ллевелин и Меллерт. Что делали эти двое, пока Роджерс выманивал «гнусного марксиста» подальше от часовни.