Вейская империя (Том 1-5) - Страница 448

448

— Святой отец, — сказал он. — Мое служебное положение обязывает меня присутствовать… Но… я искал вас полтора месяца, а Сият-Даш говорит, что вы обосновались в его усадьбе? Уж не обманул ли он вас? Я бы мог поговорить в ним…

Судья Каш запинался. По правде говоря, ему вовсе не хотелось говорить с начальником округа. У этого человека была живая совесть, но ему каждый день приходилось отрезать от нее по кусочку. Он все время одалживался у негодяев, чтобы творить добро, и в делании добра и зла еле-еле сводил концы с концами. Попросив за яшмового аравана, он не выпросил у Сият-Даша ничего, а задолжал бы ему изрядно.

Яшмовый араван поглядел на старого чиновника, лениво сузил глаза.

— Благодарю, господин судья, мне не нужна ваша помощь.

Судья Каш съежился, как мышь под дождем, а потом вдруг промолвил:

— Вы продешевили, яшмовый араван!

— Что?

— Вы продешевили, ибо за сколько бы вы ни продали свою душу Сият-Дашу, это было все равно слишком дешево.

Яшмовый араван повернулся и вошел в дом.

Тонкие дымки серебряных курильниц таяли в высоких, из Иниссы привезенных зеркалах, и гости, нарядные и возбужденные, столпились у маленького алтаря, воздвигнутого в честь именин. Гостей было еще немного, человек шесть или семь, — остальные гуляли в саду. Появление Бьернссона вызвало всеобщее оживление. Один из чиновников, взмахнув рукавами, взял лютню, и склонившись над ней, как мать над ребенком, стал петь песню об облаке, зацепившемся за ветку. Это была очень красивая песня. Чиновник кончил песню и повернулся к охраннику:

— Мы, — сказал чиновник, — сегодня пришли в умиление перед красотой простой природы. А умеешь ли ты, деревенщина, видеть красоту облаков и гор?

Охранник озадачился и ответил:

— Как прикажете, господин.

Чиновники засмеялись. Бьернссон молча вертел в руках посох.

— Что с вами, святой отец? Вы побелели, как яичная скорлупа!

Это спрашивал Сият-Даш.

— Пустое, — сказал Бьернссон. — Это пройдет. Такова уж наша судьба. Ведь духи, которые нам помогают, весьма ненадежны и только и думают, чтобы погубить нас и наши знания, означающие для нас рабство. И всегда в конце концов оказывается, что тот, кто думал, что бесы служат ему, начинает сам служить бесам.

Гости побледнели и переглянулись. «Еще можно признаться, — подумал Бьернссон. — Сейчас в моих силах сделать так, чтобы разбойники убили чиновников, или чтобы чиновники убили разбойников. Но не в моих силах сделать так, чтобы никого не убили…»

— Да, промолвил один из чиновников, — и я слыхал, что бесы вырываются у колдунов на волю и даже поднимают бунты. При этом государство может совершенно пропасть, и то же происходит со знаниями.

— Весьма, — молвил Сият-Даш, — тонкое рассуждение. Ведь, говорят, государь Иршахчан еще две тысячи лет назад умел ходить на медных лошадях и летать на деревянных гусях. Нечестиво не верить свидетельствам историков. Все, однако, сгинуло. Не иначе, как месть тех же бесов.

«Господи, — сказал себе Бьернссон. — Ты знаешь, я хотел быть как ты, и я поддался искушению сотворить чудо. Ты наказал меня за гордыню, и разжаловал из святых в колдуны, а из колдунов — в повстанцы».

— Не думаю, чтобы дело тут было в бесах, — сказал чиновник с лютней, потому что их не существует.

— Нет, — возразил старый чиновник в зеленом платье с чешуйками накладного серебра и круглыми глазами цвета опавшей листвы, — бесы существуют, и мне случалось слышать их голоса.

Кто-то усомнился, что голоса бесов можно услышать.

— Я не знаю, были ли это голоса бесов или богов, — отвечал старик. Но вот в чем дело. Я, недостойный, был тогда послушником у отца Лоха, который продвинулся среди шакуников более других в исследовании электричества. Где-то за год до кончины храма отец Лох научился разговаривать на расстоянии. Это было, как всегда, без особого чародейства, но с большим треском. Разговаривать было, собственно, нельзя, а пришлось изобрести новый способ записи слов. Это было такое же новое дело, как изобретение письменности, потому что эфир, новое средство передачи смысла, отличался от воздуха так же, как бумага.

И вот, представьте себе, я сам слышал несколько раз, — соединишь медные прутики и слышишь речь, не похожую ни на один из языков ойкумены.

Бьернссон от изумления чуть не упал со стула. «Боже мой! Так вот почему все мастерские храма взлетели на воздух в один и тот же день! Они изобрели радио!».

— Вот за преступные знания, — вскричал Сият-Даш, — государыня Касия и наказала храм!

— Да, — сказал бывший шакуник, — я и сам так полагал все эти годы. Однако теперь я думаю, что это бесы разгневались на людей за то, что те стали подслушивать их разговоры. Наверное, даже не в первый раз разгневались. Умел же, как вы сами заметили, государь Иршахчан летать на деревянных гусях и ездить на медных конях.

От внезапного порыва вечернего ветра заколебался и закоптил светильник. Один из собеседников взял щипцы и стал поправлять фитиль. «Это что же — сообразил Бьернссон, — он считает, что кто-то намеренно две тысячи лет мешает ученым ойкумены… Да откуда здесь монах-шакуник?» Волоски на теле Бьернссона стали оттопыриваться от ужаса. За спиной распахнулась дверь. У яшмового аравана не хватало духа обернуться.

— Привели, — гаркнул стражник.

Бьернссон скосил глаза. Двое стражников волокли в комнату человека в шапке, похожей на лист подорожника, и в кафтане казенного рассыльного. Человек молча и сосредоточенно лягался связанными ногами. Бьернссон помертвел: это был атаман Ниш.

448