Вейская империя (Том 1-5) - Страница 490

490

— Не знаю всех обстоятельств, — осторожно сказал Нан, — может быть, эти документы уже у Арфарры.

Шимана пошевелил свою чашечку.

— Ужасно, — сказал он. У этих, на площади, язык без костей! Станут говорить, что вы, мол, уже договорились с Арфаррой, купили свою жизнь ценой этих бумаг.

— Не думаю, — поспешно сказал начальник парчовых курток Андарз. — Там целая папка касается меня, и если б эти документы были в руках Арфарры, он бы нашел способ зачитать эту папку прямо с трибуны собрания.

Нан молчал. Шимана помахал принесенной бумажкой.

— Шесть часов назад, — сказал он, — в Голубом Зале самозванец Арфарра предложил государю восстановить вас в должности. Негодяй Чареника так и закричал: „Нан и Арфарра сговорились за счет блага народа“!

Нан молчал.

— Все дело упирается в документы, — нетерпеливо сказал еретик. — Что скажут, если вы откажетесь их огласить? Скажут, что вы еще надеетесь на примирение с дворцом!

Внезапно Нан вынул из рукава записку и протянул ее Шимане. Записку ему бросил в толпе какой-то из агентов Арфарры. Арфарра предлагал меняться: Нан отдает сундучок с документами, а взамен получает сына.

Андарз всплеснул руками:

— Какая дрянь! Отдайте ему бумаги!

Шимана внимательно прочитал записку и порвал ее.

Первый министр побледнел от бешенства.

— Вы думаете, — сказал он, — мы достаточно сильны, чтобы уже ссориться?

— Ничего Арфарра с вашим сыном не сделает, — возразил Шимана. В крайнем случае отрежет… чтобы тот не мог быть императором.

Слово, употребленное еретиком, было непозволительно грубым.

— Я думаю, господин Шимана, — сказал Андарз, — что сын Нана и государевой кузины, — единственный, помимо государя, ныне живой отпрыск государева рода, и вам стоит упомянуть об этом на вечернем заседании. А господин Нан за это отдаст бумаги, касающиеся вашего врага Чареники.

На этом и порешили.

Нан и Андарз откланялись и покинули комнату с красными циновками. Шамана остался наедине с писаной красавицей. Он поклонился и сказал:

— Документы — бог с ними, можно повесить Чаренику и без документов. Но вот что важно: чтобы Нан навсегда порвал с этими людьми из дворца и сам добивался их гибели. Кончилось время мира!

— Дурак! — сказала женщина, — народ повесит Чаренику за его преступления, а за какие преступления повесишь ты Арфарру?

— Матушка, — сказал Шимана, — я не понимаю, о чем ты?

— Выборы, выборы, — закудахтала женщина. — А кого выберут-то? В столице, пожалуй, выберут тебя! А в провинции-то выберут Арфарру!

Шимана ужасно побледнел.

— Можно обвинить его… и тут же замолк. Все те соображения касательно всенародных выборов и Арфарры, которые уже представлялись Чаренике, пришли в голову и его заклятому врагу. Но следующие слова писаной красавицы заставили Шиману окаменеть.

— Если Нан будет жить, — сказала она, — то кто-то из вас через три месяца отрежет другому голову! А если он умрет сегодня, то он станет богом-хранителем революции. И если смерть его приписать Арфарре и Киссуру, это и будет то преступление, за которое их можно казнить по суду.

— Матушка, — воскликнул Шимана, — я буду неблагодарной лягушкой, если не отомщу за смерть Нана! У нас хватит мужества дойти до эры истинного добра, даже если придется идти по трупам!

И пошел распорядиться.

Поездка Андарза и Нана к дому первого министра заняла почти час: народ не давал им проходу, осыпая жареным зерном. Министр полиции Андарз заплакал и стал на колени.

— Нан, — сказал он, — вы чувствуете запах свободы?

Нан, по правде говоря, чувствовал лишь запах чеснока.

Нан и Андарз прошли в широкий двор: там, среди ликующего народа, стояло десять сектантов, в красных куртках и с мечами, и впереди них — сын Шиманы, стройный, красивый юноша лет семнадцати. Нан знал его и любил: в отличие от своего отца, тот получил изрядное образование и учился в лучших лицеях.

Юноша опустился на колени перед Наном и произнес:

— Отец сказал: „Пока Арфарра держит его сына во дворце — иди и будь его сыном.“ Ах, господин министр! Этот колдун Арфарра сделал из бобов и бумаги целое войско наемных убийц и послал их по вашим следам: а вы даже свою охрану оставили в Зале Пятидесяти Полей. Можно мы будем охранять вас?

Андарз и Нан довольно переглянулись. „Все-таки Шимана устыдился, подумал Андарз. — Послал сына, для примирения, почти заложником“. Засмеялся, обернулся и спросил Нана:

— Как вы думаете, — примет государь делегацию или нет?

— Думаю, — сказал Нан, — что с ним случится приступ астмы.

— Что ж, усмехнулся Андарз, выпятив губу, он не понимает, что если с ним случится приступ астмы, то через месяц ему отрубят голову?

Нан поглядел на Андарза. Министр полиции, взяточник и казнокрад, был очень хорош сегодня. Его большие серые глаза так и светились, дорогой кафтан был измят и разорван на груди, и на высоком лбу красивого цвета спелого миндаля была повязана красная шелковая косынка. Он совсем не походил на того человека, который, два года назад, прятался в масляном кувшине и плакал в ногах Нана.

— А вы понимаете, — сказал Нан, что если через месяц государю отрубят голову, то через два месяца ее отрубят нам?

— Я думаю, что это совершенно неважно, — ответил Андарз.

Оба чиновника сошли с лошадей и расцеловались на прощание. Солнце билось и сверкало в мраморных плитах двора, челядинцы и красные циновки почтительно щурились в отдалении, и с холма, на котором стоял дворец, в раскрытые ворота виднелись бесчисленные беленые крыши и зелень садов, и пестрая толпа на улицах и площадях.

490