После этого краткого обмена мнениями делегацию выпроводили вон, а государственный совет удалился на совещание.
Господин Лай наклонился к уху господина Чареники.
— Проклятый старик, — сказал Лай, — он предсказал сначала бунт, а потом — конституцию. Он хоть скажет, что делать дальше.
— Он, — холодно сказал Чареника, — предложит нам согласиться на всенародные выборы и на суд присяжных.
— Но тогда суд обвинит его… и тут же Лай прикусил язык, сообразив, что, как ни странно, именно Арфарре, да и Киссуру, конституционный суд не может предъявить ни одного обвинения. Более того, если речь зайдет о пересмотре несправедливых приговоров, приговор Арфарры будет отменен первым. Что и Чаренике, и Андарзу, и Лаю, и Хардашу, и даже самому Шимане Двенадцатому есть за что давать ответ: а отшельника Арфарру упрекнуть не в чем! И, конечно, нет никакого сомнения в том, что при всенародных выборах тысячи крестьян ойкумены проголосуют за своего бога, яшмового аравана Арфарру.
Чареника увлек Лая в сторонку и что-то зашептал на ухо.
Киссур поддержал Арфарру, которому было тяжело подниматься по ступенькам.
— Советник, — сказал Киссур, — позвольте мне повесить Чаренику! Он предал государя! Андарз посылал к нему какого-то Рысьего Глаза, а Чареника ничего об этом не сказал!
— Предоставь это дело мне, — промолвил Арфарра.
Члены Совета взошли в Голубую Залу. Арфарра сел в кресло о шести ножках, с рысьими головками по краям. Полуприкрыв глаза, он думал о том, что про Киссура говорят, будто варвар навел порчу на государя. Что народ истолкует припадок астмы как подтверждение этому, и что государь это знал, а все-таки с ним случился припадок.
— Что вы думаете по поводу конституции? — спросил его Чареника.
Арфарра улыбнулся и пробормотал, что сначала хотел бы узнать мнение других.
— Омерзительная бумага, — сказал некто господин Харшад, один из ближайших друзей Чареники и председатель Верхнего суда.
— Ба, — вскричал Киссур, — но вас не было в зале с делегатами, когда вы успели ее прочесть?
— Великий Вей, — сказал с достоинством господин Харшад, — зачем я должен ее читать, когда один из авторов ее — этот циник и негодяй Андарз? Разве простит он нам, что мы остались верны государю?
— Ах да, — сказал Киссур, — вы же сами подписали такую бумагу три дня назад, когда хотели зарезать меня в государевой спальне.
Арфарра не выдержал и молча схватился за голову.
— Господин Киссур, — сказал Чареника негромко, — положенье опасное. Хорошо бы человек, преданный государю, проверил посты вокруг дворца. Не сделаете ли вы это?
Киссур поднялся, щелкнул гардой о ножны.
— Ладно, — сказал он, — пойду проверю посты.
Киссур ушел, и Чареника опять спросил:
— Что вы думаете по поводу этих требований?
Мнение Арфарры сильно зависело от уровня воды во рве с ручными утками, который он на месте Андарза спустил бы в два дня. Он улыбнулся и пробормотал, что действовать подобает сообразно обстоятельствам, а не мнениям.
— Я думаю, — воскликнул господин Чареника, — что пока среди мятежников находится этот негодяй Андарз, и речи не может идти о переговорах. Это человек, составленный из преступлений и всяческого воровства; из-за него тысячи верст плодородных земель под столицей превращены в болото. А Чахарский мятеж! Андарз получил деньги для оплаты войска за два дня до штурма, а раздал их через два дня после! А во время штурма он нарочно положил половину войска, чтобы деньги убитых достались ему! У господина Нана обо всем этом были бумаги — теперь они у вас, господин Арфарра. Достаточно огласить их в народном собрании, и народ отвернется от Андарза.
— Боюсь, — сказал Арфарра, — что народ не обратит на это внимания.
— Как же не обратит, — возразил Чареника, — когда они уже умудрились запретить этому негодяю штурмовать дворец! Кое-кто, господин Арфарра, распускает вздорные слухи о том, что у вас нет документов господина Нана, и что завтра господин Нан сам предъявит эти документы в собрании! Ходят слухи, что вы тайно заказали у дворцового резчика копии двух печатей, овальной и с пеликаном, которые Нан тоже держал в сундучке! Лучший способ опровергнуть эти сплетни — принести сюда документы об Андарзе.
— А вы как думаете? — спросил Арфарра другого советника, господина Лая.
— Я ничего не думаю, — ответил советник, — пока не увижу документов об Андарзе.
Арфарра обвел глазами всех сидевших за столом: все одиннадцать смотрели на него, как коза на капусту.
— Хорошо, — сказал господин Арфарра. — Отложим заседание до вечера. Вечером, в присутствии государя, я оглашу эти документы.
Господин Арфарра улыбнулся, встал, и вышел из Голубого Зала, чувствуя себя в точности, как сазан на сковороде.
Обед в комнате, обтянутой красными циновками, продолжался. Унесли вторую перемену, третью, и перед гостями в теплых глиняных чашечках задымилась „красная трава“, а стол покрылся серебряными корзиночками, наполненными сладостями пяти видов и десяти вкусов.
О претенденте больше не было сказано ни слова, и было видно, что Шимана не очень-то доволен теми словами, что были сказаны.
Шимане принесли какую-то бумажку. Он прочитал ее, пожевал пухлыми губами и сказал:
— Господин Нан! Народ требует суда над теми, кто высосал его кровь и мозг. Я не скрою от вас, что Чареника — мой давний враг, и мне приятно знать, что мои враги — отныне враги народа. У вас есть папка на Чаренику и прочих: почему бы не зачитать ее завтра в соборе?