Вейская империя (Том 1-5) - Страница 492

492

Люди повскакали с мест, но в этот миг внимание их было отвлечено новым обстоятельством: племянник Алдона, бешено бранясь, вталкивал во двор, одного за другим, только что арестованных дворцовых чиновников. Пленники, связанные вместе, в своих нарядных кафтанах и придворных шапках, походили на гирлянды праздничных тыкв, которые продают на рынке в дни храмовых торжеств, раскрасив всеми восемью цветами и семьюдесятью оттенками. Воины пораскрывали глаза, увидев, что первым среди арестованных тащат сына Чареники.

Киссур подошел к пленнику и ткнул его в грудь.

— Все вы, — сказал Киссур, — изобличены в кознях против государства и в сношениях с бунтовщиками.

— Только попробуй отруби мне голову, — взвизгнул чиновник.

— Я вовсе не собираюсь рубить тебе голову, — возразил Киссур. — Я раздену тебя и загоню в этот чан с клеем. После этого купанья я заставлю тебя одеть опять твой нарядный кафтанчик, и отдам тебя моим солдатам: и они начнут сдирать с тебя кафтан вместе с кожей.

Тут лавочникам стало интересно, потому что раньше дворцовые чиновники драли с них кожу, а чтобы они драли кожу с чиновников, — такого не было.

— Я невиновен, — взвизгнул Чареника-сын в ужасе.

— Это хорошо, если ты невиновен, — сказал Киссур, — в таком случае бог оправдает тебя.

— Каким образом? — встревожился чиновник.

— Вас тут двенадцать человек, связанных попарно. Каждый получит меч и будет драться с тем, с кем он связан. Тот, кто невиновен, победит, а тот, кто виновен — проиграет. А того, кто откажется, я вымажу клеем и отдам солдатам.

Чареника-сын оглянулся на цепочку чиновников и истерически захохотал. Дело в том, что Киссур и Алдон так связали людей, что в каждой паре стояли смертельные враги, и мало кто из них отказался бы от возможности свести последние счеты.

Поединки продолжались три часа.

Когда все кончилось, Киссур обвел глазами своих воинов: лица у них налились кровью, глаза пританцовывали, — эге-гей, да это уже были не прежние лавочники, это были те самые аломы, чьи предки превращались в бою в волков и рысей!

— Эй вы, воры! — закричал Киссур. — Ох и будет вам завтра чем похвастаться перед предками! Ох и славную про вас сложат песню!

Тут Киссур произнес речь, и это была очень хорошая речь. Он сказал, что храбрость воина приобретает за одну ночь больше, чем корысть лавочника — за десять лет.

— Клянусь божьим зобом, — орал Киссур, — мы — как эти вейцы! Кто победит — будет прав в глазах бога, кто помрет — избегнет жуткой смерти! Мой предок, император Амар, двести лет назад переплыл этот ров с полусотней людей, и приобрел себе славу и богатство, и, клянусь всеми богами, я повторю сегодня то, что сделал император Амар! Пусть станут направо те, кто забыл о чести и выгоде, а налево — те, кто хочет убить своих врагов и преумножить свое добро! Мне не нужно много людей — чем меньше воинов, тем больше доля каждого!

А в Зале Пятидесяти Полей шло ночное заседание. На помосте сидел Шимана и двенадцать сопредседателей. За ними возвышался алтарь, крытый алым сукном. На алтаре стояли курильницы и золотые миски. В мисках плавали ветви сосен с прикрепленными к ним табличками.

Шимана поцеловал священные таблички и предложил:

— Посвятим первую часть заседания выборам делегации, отправляющейся во дворец, ибо первая, увы, вернулась ни с чем, — а потом господин Нан обещал прислать документы, в которых будет рассказана вся правда о злодеяниях Чареники и других негодяев, угнетавших народ.

Едва выбранная делегация отбыла во дворец, как к Шимане прибежал посыльный от Андарза и доложил, что к Зале Пятидесяти Полей от рыночной площади идет огромная толпа, и во главе ее — святой Лахут.

— Не стоит ли объявить их агентами Арфарры, — спросил один из сектантов, — и отрубить им головы?

— Нет, — возразил Шимана, — придется срубить слишком много голов. Лучше допустить народ в залу и побрататься с ним.

Делать нечего! Молебен пришлось отложить, и скоро огромная толпа народа окружила павильон, где заседали уважаемые люди и представители цехов. В павильоне растворили двери, и народ набился в проходы и верхние галереи. У пришедших в руках были фонари в форме красных орхидей, с надписями на фонарях „представитель народа“. Остальные размахивали приветственными флагами.

— Что-то у них слишком много флагов, — заметил один из членов Доброго Совета.

— Они насажены на древки копий, — шепотом ответил Шимана.

Сначала люди с красными фонарями вели себя тихо. Попав во дворец впервые в жизни, они с благоговением вертели головой, озирая изысканную резьбу на стенах и цветочные шары, свисающие с потолка. Потом ораторы из их числа стали выходить на сцену со словами благодарности собору и народу, и по мере каждого последующего выступления люди с красными фонарями вели себя все развязней, и даже скоро заплевали пол, на котором уселись, красной жвачкой от бетеля.

Первый оратор сказал:

— Предлагаю считать нынешний день первым днем нового времени. Прежние века не существуют для нас; нельзя считать жизнью то время, когда мы жили под пятой тирании.

Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.

Вторым говорил человек в кафтане младшего дворцового писца.

— Люди, — сказал он, — никогда я не видел революции столь удивительной и возвышенной, рассыпающей благоухание вокруг, милостью привлекающей друзей, великодушием побеждающей врагов! Я сам видел, как при известии о революции расцвело золотое дерево во дворце!

492