Вейская империя (Том 1-5) - Страница 515

515

Киссур встал.

— Сначала, — сказал он, — вы убили моего отца. Потом вы убили мою мечту о том, как должно быть устроено государство. Теперь вы убиваете мою мечту о том, как должно быть устроено войско. Сначала вы доказали мне, что лучше, если чиновники берут взятки. Теперь вы доказываете мне, что лучше, если воины будут как женщины…

— Ты подпишешь или нет, — рассердился из подушек Арфарра.

Киссур закусил губу, подписал указ и выскочил вон.

У дверей в сад Киссура встретил Сушеный Финик, один из лучших его командиров, и человек, в котором храбрости было больше, чем добродетели.

— Я поспорил с Ханадаром, — сказал Сушеный Финик, — на тысячу золотых, что ты не подпишешь указа.

— Ты проиграл, — сказал Киссур.

— Этот человек, — сказал Сушеный Финик, — что он тебе такое наговорил? Или ты думаешь, он действительно хочет мира? Он хочет понаделать пушек, которые отнимут у нас славу и добычу, и завоевать Харайн, воюя скорее чернилами, чем мечами! Разве можно назвать справедливой войну, в которой полководец не рискует своей головой?

— Эту войну нельзя назвать справедливой, — сказал Киссур, — а все-таки ты проиграл тысячу золотых.

— Эй, — сказал Сушеный Финик, — ты куда?

Но Киссур уже разбежался и перепрыгнул через забор. Сушеный Финик сиганул за ним, повертел головой — Киссура не было видно, только прачки колотили вальками белье у вздувшегося канала… «Верно, не хочет показываться на глаза свите после такого указа», — рассудил Сушеный Финик и пошел к воротам.

А Киссур перескочил пару оград и вышел задами на грязную городскую улицу. Вечерело. Кое-где белеными стенами торчали кучки рыхлого снега, и в воздухе, ослепительно свежем после душных покоев Арфарры, разлилось какое-то весеннее просветление, и предчувствие войны — веселой летней охоты на мятежников.

Пересекая грязный канал, Киссур на мгновение остановился и кинул в воду кинжал с белым молочным клинком и золотой рукоятью.

Киссур шел довольно долго, пока не оказался в нижнем городе. Мимо пронесли паланкин с закрытым верхом, и Киссур вспомнил, что сегодня праздник у Чареники; ах, если б явиться домой под утро, с тем, чтобы первая его жена не смогла уехать любезничать при фейерверках и накрытых столах! Нет, это было невозможно. Тут мысль об угощении у Чареники напомнила ему, что он голоден.

Слева от него мелькнула харчевня: толстая девка красила наружную стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел внутрь.

Харчевня была плохо освещена, и на занавеси напротив входа висели закопченные бумажные боги. Богов было штук пятьдесят, и они выглядели недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка принесла мясо и вино, и подмигнула одной из девиц, сидевшей за занавеской с закопченными богами. Девица, крашеная под воробья, пересела по другую сторону занавески на колени Киссура и сразу запустила лапу в его штаны. Киссур хотел спустить ее под лавку, но передумал.

Пришли еще сапожник и лавочник, стали потчевать друг друга вином и историями о привидениях, и спорить — будет война с Харайном или не будет.

— Да, — сказала девица, — в кои-то веки выпало родиться на свет человеком, и в какое время! Когда девиз правления меняют через каждые семь месяцев.

— А что, — спросил Киссур, — при Нане было лучше?

Соседи заворочались. Толстая хозяйка подошла поближе к столу. Крашеная под воробья девица сглотнула слезу и сказала:

— Не надобно жалеть покойников.

— Совершенно не надобно, — подтвердил сосед, — если их жалеть, то в шкуре того, кого жалеют, приходят бесы.

Киссур помолчал и выпил залпом кружку вина.

— Не понимаю я указов нынешнего министра, — сказал он. Вдруг стукнул кулаком по столу и страшно заорал:

— Мерзкая это вещь, — поощрять стяжание!

Хозяйка заведения сказала с чувством:

— Истинная ваша правда! Вот возьмите моих девушек. Мы приписаны к цеху из поколения в поколение, и всегда цена была справедливая — две розовых. А теперь начали поощрять стяжание, богачи скупили все земли, дочери их устремились в столице к постыдному заработку, и девочки мои совсем подешевели.

Киссур заплатил за мясо, вино и девицу и пошел с ней наверх. У двери он стал разуваться. Девица сказала:

— Возьми сапоги с собой, а то украдут.

Киссур нашел, что у девицы мягкие бока и нежный живот, и им было хорошо вдвоем. В каморке пахло рыбьим жиром, и сквозь занавесь Киссур заметил поминальный портрет. Киссур спросил:

— Это кто?

— Мы договорились, — отвечала девица, — что он выкупит меня из общего пользования и возьмет в жены, но в прошлом году после восстания его повесили.

— Я выкуплю тебя, — сказал Киссур.

— Все так говорят, — возразила девица.

Киссур вынул портрет Ванвейлена, зажег свет и стал его рассматривать. Подумал и сказал:

— Человек, который отказывается убивать других ради общего благ, вряд ли думает о пользе государства? Он боится, чтобы кто-то другой не убил его ради общего блага.

— Ага, — сказала девица.

Среди ночи Киссур проснулся: девица тормошила его. Киссур открыл глаза и услышал стук в дверь.

— Городская стража, — зашептала девица, — беда! Никак тот лавочник обиделся, что вы ругали господина министра!

Дверь затрещала.

— Откройте! Проверка документов!

Киссур сел в постели. Что документов не было, это еще полбеды. Но сегодня были именины Чареники! Великий Вей! Киссур представил себе, какие слова высыплет Арфарра, когда узнает, что первый министр вместо именин тестя валялся с б…ми!

515