Вейская империя (Том 1-5) - Страница 551

551

— Могу, — сказал Киссур. — Господин Арфарра как-то сказал мне, что все в истории ойкумены знало расцвет и закат: и право, и ученость, и свобода: одно только оружие совершенствовалось и совершенствовалось. И что самое страшное оружие изобретают самые мирные народы.

— Ну вот, — сказал Ванвейлен, — тогда представьте себе, что будет, когда наш мирный народ начнет продавать оружие всем, кто за него заплатит… То есть будут, конечно, запреты…

— Знаю я, — быстро сказал Киссур, — зачем нужны запреты на торговлю: чтобы те, кто запретил, получали именные калачи от тех, кто торгует.

— Вздор, — проговорил один из землян на неплохом вейском. — Вы сможете договориться между собой. История учит, что люди всегда договариваются между собой, так как это взаимовыгодно. В этом и состоит историческая необходимость.

— Боюсь, Мэнни, — засмеялся откуда-то сбоку Нан, — что на данном историческом этапе историческая необходимость торжествует лишь чудом.

Кто-то фыркнул, а Киссур сказал:

— Так устройте чудо, господин Ванвейлен!

— Зачем? — возразил Ванвейлен. — Как вы сами сказали, что чудеса в ойкумене происходят повсеместно. В области волшебства — гиперинфляция. У вас на единицу населения больше пророков, чем у нас — репортеров, врут они примерно также, и по утверждению каждой из противоборствующих сторон, войска противника изготовлены из бобов и шелковых обрезков…

— Вздор, — перебил Киссур, — я не о простых чудесах говорю. Но вот, допустим, когда четверть века назад вольный город Ламасса восстал против государя, господин Арфарра взорвал построенную им дамбу. Полгорода вымело в реку, а остальные ужаснулись гневу Золотого Государя и прекратили бунтовать. Уничтожьте Ханалая, — вот это будет убедительное чудо!

Тот, которого назвали Мэнни, снисходительно откашлялся и сказал:

— Вы, молодой человек, несколько упрощенно мыслите. Ханалай — это не один человек, это целая организация. На его место встанут другие Чареника, Ханда…

— Тю, — удивился Киссур, — вы меня неправильно поняли. Одного Ханалая я вам и сам безо всякого чуда убить смогу. Я и имел в виду выполоть весь лагерь, чтобы там на пять верст не осталось целого колоса. Вот тогда ближние бунтовщики пропадут, а дальние смутятся.

Мэнни, казалось, потерял дар речи. Это был человек старый и видом напоминавший хомяка. У него было самое удивительное украшение изо всех, когда-либо виденных Киссуром. Он не носил колец ни в ушах, ни в носу, а зато на глазах носил два дешевых черепаховых кольца со вставленными в них стеклами.

— Как, — сказал он, — вы, господин Киссур, — предлагаете нам, цивилизованным людям, устроить массовое убийство? Вы понимаете, что говорите? Это же — женщины, дети, там десятки тысяч людей, таких же крестьян, как в вашем войске…

— Не женщины, — возразил Киссур, — а так, постельные женки. А насчет крестьян вы правы. Значит, такая их судьба, что они пошли в воры и мятежники.

Сбоку нервно хихикнул Ванвейлен.

— Господин министр, — сказал он, — я не скрою от вас, что на наших самолетах действительно есть очень мощное оружие. Но если бы я, в минуту умопомрачения, отдал приказание его использовать, то это было бы последним днем существования моей компании. Газетчики втоптали бы меня в грязь, демонстранты бы разгромили мои офисы, конкуренты, пылающие праведным негодованием, призвали бы бойкотировать мою продукцию, и в довершение всего я предстал бы перед судом, как военный преступник, а мой доход пошел бы на миллионные компенсации родственникам погибших.

Киссур встал и грохнул кулаком по черному столу, отчего ножки стола нехорошо крякнули.

— Ах вы шакалы, — сказал Киссур. — Готовы продавать нам луки, при условии, что спускать тетиву будем мы? Лично уничтожить двадцать тысяч бунтовщиков, — ваша совесть не допускает, а смотреть, как убивают десять тысяч, и еще десять тысяч, и еще десять тысяч, — это ваша совесть допускает? Да как такая совесть называется?

— Такая совесть, — усмехнулся Ванвейлен, — называется арбитражный суд ООН.

— Мерзавцы вы, — сказал Киссур.

— Человек, — сказал Мэнни на своем неприятном вейском, — свободен совершать любые действия, кроме тех, которые наносят прямой и непоправимый ущерб жизни и здоровью другого человека. И люди цивилизованные друг друга не убивают. И если бы вы лично, и Ханалай, и прочие, последовали примеру цивилизованных людей, то вы бы жили так же мирно, как и мы, — и вам не нужно было бы называть нас шакалами и мерзавцами…

В это мгновение первый министр одним прыжком перемахнул через стол, схватил Мэнни за широкую ботву галстука, и выдернул его из кресла, как свеклу из грядки.

— Господин министр, — проговорил Мэнни, не теряя присутствия духа, если один человек называет другого человека забиякой, а другой, в качестве опровержения, лупцует его по морде, — это никуда не годное опровержение…

— Мать твоя Баршаргова коза, — сказал Киссур, пихнул свеклу обратно в кресло, повернулся и побежал прочь из проклятого места. Он хотел было хлопнуть дверью, — но та предусмотрительно убралась в сторону, а сразу за его спиной стала съезжаться сама. Киссур пробежал по коридору, у которого пол и стены обросли каким-то белым пухом с окошечками, и выскочил во двор. Во дворе всюду валялся крученый бетон и какие-то балки, среди грязи росли редкие и чахлые пучки травы, а чуть подальше был каменный пруд.

Киссур перескочил через бортик и прыгнул в этот пруд. Землю покрывал, пополам с грязцой, мокрый снежок, но вода в пруду оказалось не такая холодная, как хотелось бы Киссуру. На поверхности воды плавали радужные разводы, и у Киссура сразу страшно защипало в глазах. Тут он заметил сизые отверстия труб и сообразил, что этой водой чужеземцы полощут кишки своим машинам, а для себя, скорее всего, построили пруд где-нибудь под крышей, чистый и светлый, подобный парному молоку.

551