— Господин Киссур… То, что вы сделали…
Его перебил Ванвейлен.
— Я не знаю, как вы осмелились явиться сюда, но если после всего случившегося вы надеетесь оставаться первым министром…
— Это катастрофа, — сказал третий чужеземец, — никто не осмелится иметь дело с правительством, во главе которого стоит палач.
Киссур засмеялся, выудил из рукава печать и кинул ее через стол Ванвейлену.
— Экое красноречие, — сказал он. — Вам нужно, чтобы первым министром был Нан, а не я — так бы и говорили. Я и сам понимаю, что первый министр, который не берет взяток, не исполняет своих профессиональных обязанностей.
Ванвейлен стал красным, как рак, и вскочил с кресла.
— Палач, — заорал он, — что вы себе позволяете! Киссур подошел к Ванвейлену, сгреб его за широкую шелковую плетку, в которую тот завернул шею, и пихнул обратно в кресло.
— Цыц, — сказал он, — сидели в присутствии государя, так и сидите!
— Послушайте-ка меня, — продолжал Киссур. — Я, может, и палач, но я не дурак! Я, господин Ванвейлен, с самого начала удивлялся, зачем я оказался на вашем совещании, потому что на этом совещании делили пирог под названием страна Великого Света, и я был там явно лишний. А потом вы при мне стали рассуждать о том, что только чудо может спасти ойкумену; и что вашим оружием можно в полчаса уничтожить лагерь Ханалая, но вы, Клайд Ванвейлен, никогда такого приказа не отдадите, потому что вам за это накостыляют по шее. И даже дурак бы понял, на что вы меня, господин Ванвейлен, подбиваете, и что вы без меня придумали с Арфаррой.
Ванвейлен опять всплеснул руками и полез было из кресла, но Киссур затопал ногами.
— Цыц, — сказал он, — я договорю до конца. Вам надо было уничтожить Ханалая. Вам надо было, чтобы ответственность за это несли не вы, а выгоду получили вы. Ведь остатки мятежников сегодня ползли к столице на коленях! Вам надо было сделать так, чтобы министром был Нан, а не я… вы разрешили все ваши затруднения одним махом. Я на вас не сержусь. Что вы такое? Торговец из страны торговцев: а нравы торговцев везде одинаковы.
Тут Киссур повернулся к Арфарре.
— Что же касается вас, господин Арфарра… Признаться, вы оскорбили меня. Ведь если бы вы позвали меня к себе, рассказали, как обстоят дела, и признались, что вам нужен человек, который захватит штурмовик и уничтожит лагерь Ханалая, и что после этого государь должен будет отречься от этого человека, имя которого станет грязью и прахом; а ни вы, ни Ванвейлен в этом замешаны не будете, — разве я сказал бы «нет?» Вы оскорбили меня недоверием, господин Арфарра…
Арфарра сидел в кресле, выпрямившись и совершенно неподвижно. Государь Варназд вскочил с малого трона.
— Киссур, — сказал он, — эти твари могут убираться. Моим первым министром будете вы, и только вы.
И тут Киссур Белый Кречет в первый раз в жизни перебил государя.
— Я еще не кончил, — нехорошо улыбаясь, сказал он. — Как я могу, государь, быть вашим министром, если вы сами отрешили меня от должности; назначили двести тысяч за мою голову; велели жечь мое имя на всех алтарях!
— Это была ошибка!
— Вы оскорбили меня, — продолжал Киссур, — вы поверили негодяям, которым клялись не верить. Когда человека оскорбляет другой человек, есть много способов мести. Когда человека оскорбляет государь, — есть только один способ мести.
— Остановите его, — закричал Ванвейлен.
Один из десантников из-за двери прыгнул к Киссуру. Киссур поймал десантника левой рукой и шваркнул им о стенку. Правой рукой он вытащил из рукава белый трехгранный кинжал, с широкими лепестками у рукояти и тремя желобками для стока крови, и, все так же улыбаясь, всадил его себе в грудь по самые лепестки. Все замерли. Киссур стоял некоторое время, молча и удивленно глядя на государя.
— Скверно это будет, — прошептал Киссур, — если станут говорить, будто я в таком случае промахнулся…
Он не договорил, закрыл глаза, пошатнулся и упал на руки подбежавшему землянину. И никто, конечно, не мог бы сказать, что Киссур струсил или промахнулся, потому что кинжал его вошел точно в сердце, пересек левое предсердие и почти вышел из лопатки.
Прошел почти месяц. Многие вспоминали про этот месяц по-разному, а Шаваш так никогда и не мог вспомнить до конца, что именно было с ним в этот месяц. Но вот, как-то через месяц Шаваш открыл глаза в небольшой белой комнате и увидел, что над ним сидит Киссур. Киссур был очень бледный, отощавший, в чужеземной куртке и штанах. Все это, — и чужеземная одежда, и странный свет с потолка, было уже Шавашу отчего-то знакомо. Шавашу казалось, что все это много раз показывали ему во сне.
— Я думал, что ты умер, — отчего-то вспомнил Шаваш.
— Я и сам так думал, — ответил Киссур. Они помолчали.
— Эти люди так умеют лечить, даже покойников лечат, — сказал Киссур. А ты молодец. Знаешь, как ты себя вел?
Шаваш не помнил, как он себя вел. Он смутно помнил, как молодой помощник Арфарры в его комнате с ужасом шептал, что Арфарра мертв, а лагерь Ханалая почему-то горит зеленым и красным пламенем… «Вы правы, они убийцы и нелюди», — шептал чиновник. Потом — жар и бред, потом вокруг него, люди в незнакомых одеждах, и вдруг, поверх них, лицо Нана…
— Как я себя вел? — спросил Шаваш.
— Ты кусался, — сказал Киссур.
Шаваш молча глядел в потолок.
— Знаешь, — вдруг сказал он, — как я верил Нану? Как ты государю.
— Не трожь государя, — сказал Киссур.