Господин Снет, заново обвиненный в убийстве, бился в истерике и падал на колени, кричал, что не перенесет тюрьмы во второй раз, что не надо палок, что подпишет он все, что угодно, но он же не убивал.
— Не убивал, не убивал, — спросите у аравана Нарая…
— А девица?
— Я защищался ложным оправданием от ложного обвинения.
— И кто же хотел тебя извести?..
— Господин Айцар.
— Почему?
— Мы… соперничали.
— Соперничали в чем? В любви, что ли? Или в незаконном обогащении?
— Незаконным было обогащение Айцара! Я же следил, чтобы в городе не появлялось незаконных торговцев маслом, и чтоб цена не опускалась ниже справедливой цены. А господин Айцар, нажившись на ограблении крестьян, и не без колдовства к тому же, ставил маслобойки и брал за масло дешевле. Я так и говорил, что масло это заколдовано и воспрещал им торговать.
Нан скривился.
— Но ведь теперь ты сам торгуешь маслом?
— Да! Меня не восстановили в чине и навек опозорили. И я дал себе слово сквитаться с Айцаром. Я сделал вид, что мне неизвестно, кто меня погубил. Я нажил состояние, но с одной целью — войти в доверие к другим богачам. В Харайне все не так, как в столице, господин инспектор. В столице имущие сидят тихо, как мыши, и ждут, кто первый до них доберется: ночной вор или судья. А в Харайне имущие хотят отложиться от столицы и взять власть в свои руки, чтоб им никто не мешал грабить народ! Оттого-то Айцар и прикармливает людей.
— Кормит, значит, народ, чтоб потом прирезать, — уточнил Нан.
— Как свинью к празднику!
— Кто участвует в заговоре?
— Господин Лич, господин Нишак, господин Нахшаник, господин Весен… — заторопился Снет.
— Что именно хотят заговорщики?
Шалый весенний шмель метался по кабинету, да слегка поскрипывал грифель: Шаваш притянул к себе лист и начал писать. Сквозь имена заговорщиков на гербовой бумаге проступила бледная казенная печать. Имена пахли миллионами и казнями.
А рассказывал Снет вещи необыкновенные.
Год назад, по словам Снета, в городе Харайне завелся кружок, и все состоятельные люди города навещали кружок и слушали там отца Лиида. Был этот кружок устроен весьма хитро. Собирались и толковали, что, мол, цена товара должна зависеть не от справедливости чиновника, а от глупости покупателя, которую в этом кружке именовали «рыночным спросом». И что хорошо бы отменить справедливые цены и переделы земли, чтобы чиновник не имел силы над хозяйством, а прибыльщики скупили бы земли и людей в рабство: ведь чем продажа труда отличается от продажи свободы?
Рассуждали, что человек станет хозяином самого себя не раньше, чем станет хозяином своему имуществу, и тогда во всем Хаврайне будет столько же каменных зданий, сколько в остальной империи, а штанов шить и руды добывать будут втрое больше. А зачем, спрашивается, человеку втрое больше штанов? Он что, втрое счастливее от этого станет?
— Этот отец Лиид, — продолжал Снет, — был у Айцара вроде наживки, потому что многие заметили, что люди кружка имеют между собой доверие и самые выгодные сделки, и все потянулись в кружок, потому что мешок желания не имеет дна. А когда человек увязал в этих разговорах, тут уже начиналась другая беседа, для четырех глаз и двух ртов: о том, что надоело платить столице налоги, что законная династия пресеклась со смертью Харсомы, и что надо отделиться от империи и устроить в Харайне правительство богачей. И вот, когда Айцар заводил такой разговор, собеседнику было уже некуда податься, потому что давно и его жизнь, и его доходы зависели от кружка. Во-первых, уклончивого быстро разоряли, а имущество, знаете ли, дороже чем жизнь. А во-вторых, у Айцара к тому времени было множество страшных бумаг про собеседника, так что все было устроено очень толково. Люди и пожаловаться боялись — а вдруг наскочишь на заговорщика?
— Думаю, — прибавил Снет, — что покойному судье-таки пожаловались. Из-за этого его и убили.
— И я должен поверить, — задумчиво сказал Нан, — что всю эту фантастическую программу выдумал такой трезвый человек, как господин Айцар, а остальные деловые люди его поддержали. И предпочли тюрьме за незаконное обогащение — виселицу за государственную измену?
Голос Снета стал торжествующим.
— В том-то и дело! Делал заговор — Айцар, а устроено все так хитро, что в случае чего главным лицом окажется желтый монах, отец Лиид — он у них заместо попугая.
— С каких пор желтые монахи мешаются в мирские дела?
Снет потер руки.
— А вот с тех пор, как все в империи пошло кувырком, и мешаются. И очень глупо делают! И у вас, господин инспектор, есть доказательство записка от отца Лиида к Айцару. Хорошенькая записка, а?
— Почему эта записка оказалась у тебя? Значит, тебе настолько доверяли?
Снет замялся на миг.
— Это отец Лиид встретился мне на смертном пути и спас меня; ровно восемь лет назад. Я и отправился третьего дня на богомолье. Отец Лиид и подумать не мог, что я не передам записки, а больше ему было не с кем, монастырь-то закрыт.
— И почему же ты ослушался святого отца?
— Это, конечно, грех. Но это был мой единственный шанс отомстить. Кто может поверить без доказательств в измену Айцара и заговор желтого монаха?
— И что же ты сделал — для мести?
Снет вздохнул и сказал совершенно убитым голосом:
— Я сначала потребовал назад все то, что у меня было конфисковано.
Нан расхохотался.
— Иными словами, ты решил отомстить не Айцару, а его мошне? Знаешь, как называется такая месть в судебных книгах?