Послышались шаги. Монах отскочил от Бьернссона. Шаваш, подергивая губой, вернулся в кабинет. Он медленно, испытующе оглядел монаха. Тот вдруг съежился.
— Я, пожалуй, пойду посмотрю на праздник.
— Идите, отец Адуш.
Шаваш и Бьернссон остались одни. За окном уже совсем стемнело. Шаваш задернул шторы, принес поднос с чаем и аккуратно разлил чай в белые с красными ручками чашки.
— Так насчет золота… — сказал Шаваш.
Бьернссон внимательно посмотрел на чиновника. Больше всего Бьернссону сейчас хотелось, чтобы его оставили в покое и дали опомниться. Но Шавашу именно этого не хотелось. И, поразмыслив над причиной этого, Бьернссон все понял.
— Бросьте, — сказал Бьернссон, — вам не золото нужно.
Шаваш досадливо сморщился и сказал:
— Какая жалость! Неужели это так заметно?
Бьернссон улыбнулся. Он хотел сказать. «Вы очень похожи на образцового чиновника, Шаваш. Но будь вы просто образцовым чиновником и идеальным взяточником, Нан не сделал бы вас своим секретарем.» Но Бьернссон этого не сказал, ибо имени Нана в этом разговоре не следовало упоминать не в коем случае. Потому что — либо Шаваш не поверит, что его хозяин — оборотень и лазутчик, либо, если поверит… Страшно даже представить себе, что тогда может натворить Шаваш. И Бьернссон сказал:
— Мне тут этот монах наговорил всяких глупостей. Он ведь наговорил их по вашему приказу?
Шаваш еще раз сморгнул.
— Это мой тесть, — сказал он.
— То есть он просто черт знает что говорил! Надеюсь, он не то говорил, что вы думаете?
Шаваш помолчал, потом сказал:
— Видите ли, мой тесть разобрался почти во всем, что вы сделали. А вы, между тем, даже и не пытались собрать световой луч, которым вы тогда разрубили каменную стену в усадьбе. Какая тут причина? Та же, что мешает зодчему, попавшему к дикарям, выстроить купол на тысячу человек. Зодчий, может, и знает, как его построить, однако одного ума тут мало: нужны резчики, столяры, каменотесы… Наука, в отличие от магии, нуждается в сотнях ремесел и тысячах материалов: шакуники этим располагали в свое время. Ваш же монастырь — вроде провинциального отделения, да и то нынче закрыто за ненадобностью. Чай, одна фабрика, на которой делают такое оружие, которое тогда разворотило стенку, больше всего вашего монастыря… Куда вы, кстати, его дели?
— Выкинул, — сказал Бьернссон.
«Врет, — подумал Шаваш, — врет.»
— А признайтесь, — перегнулся вдруг через стол Шаваш, — весело вам было думать, как с Сият-Даша будут сдирать шкурку? Вы прямо весь белый сидели от нетерпения.
— Негодяй, — сказал с тоской Бьернссон, — у меня не было выбора.
— Как так не было выбора? — спокойно сказал чиновник, — а покончить с собой?
Бьернссон обомлел. Шаваш только усмехнулся.
— Это не мы, — сказал Бьернссон, — уничтожили храм Шакуника. Всеми богами клянусь…
Шаваш покрутил чашечкой на блюдце.
— Видите ли, — сказал Шаваш, — я ведь тщательно изучил записи о судебном процессе. И в этих записях есть несколько деталей, которые нельзя объяснить, не предположив, что к этому делу приложил руку кто-то посторонний. И заметьте, что государь убежден в виновности храма. Он помиловал всех, казненных при матери, — а шакуников — нет.
Вдруг Бьернссон почувствовал странное спокойствие. Если у Шаваша хватило ума выследить его, у Шаваша хватит ума его понять. Как только Шаваш его поймет, он поймет и то, что к гибели храма земляне не могут иметь никакого отношения. А дальше что?. «Господи, подумал Бьернссон, что дальше? Даже если я докажу ему, что к гибели храма мы не имеем отношения, то что? Если кто-то вперся в чужую страну, разве жители страны разбирают, хорошее у чужаков государственное устройство или плохое?»
— Вы не представляете, что за дичь вы несете, — сказал Бьернссон. Если бы хоть тень этого была справедлива, у нас разразился бы такой скандал… И потом, черт возьми, — как это вы не боитесь связываться с нами, если мы всесильны?
— Вы не всесильны. Не бывает всемогущества, о котором никто не знает. Колдун должен называться колдуном, чтоб им быть, и власть должна называться властью, чтоб ей быть. Это пусть публике рассказывают, что у такого-то министра все дела решает всесильный секретарь. А я знаю, что такие вещи рассказывают только с тем, чтоб списать на секретаря все грехи министра.
Бьернссон вздрогнул. «Да это он не о себе ли? Ведь этот человек предан Нану! Стало быть, он спит и видит, как его арестовывают в качестве козла отпущения?»
Шаваш нервно облизнул губы и передвинул светильник так, чтобы свет падал на лицо землянина, а его собственное лицо оставалось в тени.
— Вопрос первый: когда вы явились в страну Великого Света?
— Четверть века назад.
— Со звезд?
— Со звезд…
— Как?
— Случайно. Был такой человек, Клайд Ванвейлен, — он разбил свой корабль.
— Что вам надобно?
— Это очень трудно объяснить. Понимаете, этот объект, Желтый Ир, которого вы почитаете в желтых монастырях, — это действительно совершенно необычайная штука. Нам очень хотелось узнать, что это такое. Но мы узнали не больше вашего.
— Значит, вы ученый?
— Да, я ученый.
— Это хорошо, — усмехнулся Шаваш, — мне было неприятно думать, что любой человек из вашего мира может устроить то же, что и вы.
— Далеко не любой, — согласился Бьернссон.
— Зачем вы ушли в мир босиком?
— Я… Мне трудно объяснить. Вы, вероятно, не поймете. Я… Я устал. Я жил как-то не так. Я хорошо жил, но ночью мне хотелось повеситься с тоски.